Эдгар По

---

Как бы сомнительны ни оставались пока попытки дать месмеризму научное
объяснение, поразительность его результатов признана почти безоговорочно.
Упорствуют лишь записные скептики, не верящие ни во что просто из принципа,
- народ никчемный и доброго слова не стоящий. Теперь мы бы стали ломиться в
открытые двери, принявшись доказывать, что человек способен, воздействуя на
партнера только усилием воли, привести того в патологическое состояние,
необычность которого в том, что оно по своим признакам очень близко
напоминает смерть, или, во всяком случае, напоминает скорее именно ее, чем
какое-либо другое известное нам естественное состояние человека; что, когда
человек находится в подобном состоянии, органы чувств почти теряют
восприимчивость; но зато по каналам, пока неизвестным, он воспринимает с
исключительной чуткостью явления, обычным органам чувств не доступные; более
того, уму его чудодейственно сообщаются высота и озаренность; между ним и
внушающим ему свою волю устанавливается глубочайшее взаимопонимание, и,
наконец, восприимчивость человека к подобному внушению растет в прямой
зависимости от частоты и регулярности повторения сеансов, одновременно с чем
и поразительные явления, сопровождающие их, обнаруживают себя все полней и
отчетливей.
Все эти положения, повторяю, суть общие прописи месмеризма, так что и
нет нужды докучать ими читателям. Цель у нас совершенно иная. Я решил, чего
бы это мне ни стоило и назло всем злопыхателям и маловерам, просто изложить
поподробней и без всяких комментариев в высшей степени примечательное
содержание моей беседы с человеком, бодрствующим во сне.
Я долгое время пользовал с помощью месмерического воздействия человека,
о котором в дальнейшем пойдет речь (мистера Вэнкерка), и резкое усиление
внушаемости, а также повышенная месмерическая восприимчивость уже, как и
положено, были достигнуты. Много месяцев подряд он боролся с чахоткой,
открытый процесс протекал мучительно, и мне удалось посредством ряда
манипуляций несколько облегчить его страдания, и вот в ночь со среды на
четверг пятнадцатого числа текущего месяца меня позвали к его одру.
Больного мучили острые боли в области сердца, он еле дышал, налицо были
все признаки астмы. Как правило, ему при этих спазмах приносили облегчение
горчичники, прикладывавшиеся к нервным центрам, но на этот раз, сколько их
ни прикладывали, они никакого действия не оказывали.
Когда я вошел, он поздоровался с приветливой улыбкой; несмотря на
страдания, он, казалось, был бодр и ясен духом.
– Сегодня я послал за вами, – сказал он, – не за тем, чтобы вы избавили
меня от страданий, – я хочу, чтобы вы удовлетворили мое любопытство по
поводу некоторых ощущений, поразивших меня в прошлый раз, которые
чрезвычайно заинтересовали меня и озадачили. Вы помните, как недоверчиво
относился я до сих пор к вопросу о бессмертии души. Не могу отрицать, что
где-то, и, похоже, как раз в той самой душе, существования которой я не
признавал, всегда жила смутная догадка о ее бытии. Но в уверенность она
никак не превращалась. И тут я просто терялся. Вполне понятно, что все
попытки разобраться логически лишь укрепляли мое недоверие. Мне посоветовали
обратиться к Кузену. Я изучал его взгляды и по его собственным трудам, и по
книгам его европейских и американских последователей. Мне, например, достали
«Чарлза Элвуда» мистера Браунсона. Я читал эту книгу особенно вдумчиво. В
целом она показалась мне логичной, но, к сожалению, элементарной логики явно
недостает именно тем ее частям, в которых обосновывается неверие ее героя. В
итоге, – что, как мне кажется, просто бросается в глаза, – ему, при всем его
уме, не удается убедить даже самого себя. В конце он, подобно правительству
Тринкуло, уже просто не помнит, о чем шла речь сначала. Короче говоря, я
довольно скоро понял, что если человека и можно убедить в его бессмертии, то
одними лишь чисто умозрительными теориями, которые испокон веков в таком
почете у моралистов Англии, Франции, Германии, тут не обойтись. Умозрения,
пожалуй, и занятны, и по-своему небесполезны, но для постижения духа нужно
что-то другое. Я пришел к выводу, что так уж все мы, видно, устроены, и
философия так никогда и не приучит нас рассматривать качества как нечто
предметное само по себе. Мы, может быть, и рады бы, но ни ум, ни чувства не
приемлют этого.
Так вот, повторяю, я смутно чувствовал в себе душу, хоть разумом – не
верил. Но в последнее время это чувство во мне заметно углубилось, разум же
настолько далеко пошел ему навстречу, что сейчас я уже затрудняюсь
определить, где кончается одно и где начинается другое. Притом же оказалось
нетрудно убедиться, что это положение – результат месмерического
воздействия. Объяснить свою мысль яснее я мог бы, только высказав
предположение, что месмерическое озарение позволяет мне схватывать самый ход
рассуждений, который, пока я нахожусь в этом необычном состоянии, я могу
проследить, но который – такова сама месмерическая феноменальность подобного
состояния – становится недоступен моему пониманию в нормальных условиях,
тогда в сознании остаются лишь результаты этих рассуждений. Бодрствующему во
сне рассуждения и вывод – то есть причина и конечный результат – даны
нераздельно. В естественном же состоянии причина исчезает, и остается -да и
то, пожалуй, лишь частично – один результат.
– Эти соображения навели меня на мысль, что если, когда я буду усыплен,
мне задать поискусней ряд наводящих вопросов, то из этого, пожалуй, вышел бы
толк. Вы часто наблюдали, на какое глубокое самопостижение способен
бодрствующий во сне – удивительную осведомленность, которую он обнаруживает
по части особенностей месмерического транса; на эту его способность к
углублению в себя лучше всего и ориентироваться, чтобы составить подобный
катехизис по всем правилам.
Я, разумеется, согласился на предложенный эксперимент. Несколько пассов
погрузили мистера Вэнкерка в месмерический сон. Он сразу же задышал легче,
и, казалось, все его муки тут же как рукой сняло. Разговор принял вот какой
оборот: В. в нашем диалоге – это больной, П. – я сам.
П. Вы спите?
В. Да – нет; я предпочел бы заснуть покрепче.
П. (проделав еще ряд пассов). А теперь?
В. Теперь да.
П. Что вы думаете об исходе вашей теперешней болезни?
В. (после долгих колебаний, говорит словно через силу), Только смерть.
П. Печалит ли вас мысль о смерти?
В. (не задумываясь). Нет-нет!
П. Разве подобная перспектива прельщает вас?
В. Если бы я бодрствовал, мне хотелось бы умереть, а сейчас мне все
равно. Месмерическое состояние настолько близко к смерти, что мне хорошо и
так.
П. Будьте добры, объяснитесь, мистер Вэнкерк.
В. Я бы рад, но боюсь, мне эта задача не по плечу. Вы задаете не те
вопросы.
П. Как же тогда мне вас спрашивать?
В. Вы должны начать с самого начала.
П. С начала! Но где оно, это начало?
В. Вы же знаете, что начало есть бог. (Сказано это было глухим,
прерывистым голосом и, судя по всему, с глубочайшим благоговением.)
П. Так что же такое бог?
В. (несколько минут остается в нерешимости). Я не знаю, как это
объяснить.
П. Разве бог – не дух?
В. В бытность свою наяву я знал, что вы понимаете под словом «дух», но
теперь оно для меня – слово и больше ничего… Такое же, к примеру, как
истина, красота – то есть обозначение какого-то качества.
П. Но ведь бог нематериален?
В. Нематериальности не существует. Это просто слово. То, что
нематериально, не существует вообще, если только не отождествлять предметы с
их свойствами.
П. А бог, стало быть, материален?
В. Нет. (Этот ответ просто ошеломил меня.)
П. Так что же он в таком случае?
В. (после долгого молчания, бессвязно). Я представляю себе, но словами
это передать трудно. (Снова долгое молчание.) Он не дух, ибо он – сущий. И.
вместе с тем он и не материален в вашем понимании. Но есть также та. ступени
превращений материи, о которых человеку ничего не известно; более простые и
примитивные пробуждают более тонкие и изощренные, более изощренные
пронизывают собою более простые. Атмосфера, например, возбуждает
электричество, а электричество насыщает собой атмосферу. Градации материи
восходят все выше, по мере утраты ею плотности и компактности, пока мы не
добираемся до материи, уже совершенно лишенной предметности – нерасторгаемой
и единой; и здесь закон, побуждающий к действию силы и проникновения,
преображается. Эта первоматерия, или нерасторжимая материя, не только
проникает собой все сущее, но и побудительная причина всего сущего и, таким
образом, сама в себе и есть все сущее. Эта материя и есть бог. И то, что
люди силятся воплотить в слове «мысль», есть эта материя в движении.
П. Метафизики утверждают, что всякое деяние сводится к движению и
мысли, и что вторая является прообразом первого.
В. Да, утверждают; и мне теперь ясно, в чем здесь заблуждение. Движение
- это действие духа, а не мысли. Нерасторжимая материя, иди бог, в покое и
есть (насколько мы можем приблизиться к пониманию этого) то, что люди
называют духом. А сила самопобуждаемого движения (по своему конечному
результату эквивалентного человеческой воле) в нерасторжимой материи
является результатом ее неделимости и вездесущности, – как это происходит, я
не знаю и теперь ясно понимаю, что никогда уже п не узнаю. Но нерасторжимая

Страницы: 1 2 3